Тайная реформа

19.07.200747330

В гостях у «Литературной газеты» президент Российской академии медицинских наук, директор Российского онкологического научного центра имени Н.Н. Блохина, академик РАН и РАМН Михаил Иванович ДАВЫДОВ

Леонид КОЛПАКОВ, заместитель главного редактора.
– Хотел бы начать с концептуального вопроса: насколько, на ваш взгляд, соответствует выбранная господином Зурабовым концепция реформы медицины нуждам российского здравоохранения?

– Никто не видел ни плана, ни модели реформы, она вообще никогда ни с кем не обсуждалась. Авторство увертюры к реформе – национального проекта по здравоохранению – также никому не известно. Там колоссальное количество ошибок, неточностей, неправильно определены приоритеты. Онкология, например, которая находится в числе основных приоритетов во всём мире, вообще не попала в сферу национальных интересов.

Мы ежегодно от излечимых болезней теряем миллион человек. Главные усилия должны быть направлены на борьбу с неестественно высокой смертностью от сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний, детской смертностью и травматизмом. Но если травматизм, как правило, не имеет медицинских корней – это дорожно-транспортные происшествия, алкоголизм, плохие условия труда, отсутствие действенного контроля за соблюдением техники безопасности, то на такие факторы, как сердечно-сосудистые и онкологические заболевания, мы могли бы реально повлиять. Я уже не раз предлагал сконцентрировать внимание на проблеме сверхсмертности, возложив ответственность на федеральные научные центры, которые обеспечивали бы подготовку кадров, методических пособий, разработку высоких технологий и донесение этих технологий до областных больниц.

Но всё это не было воспринято. Основной акцент в национальном проекте сделали на так называемое первичное звено. В итоге медсестра терапевта в поликлинике получает теперь где-то 20–25 тысяч, а высококвалифицированная сестра реанимационного отделения федерального центра, на которой лежит колоссальная круглосуточная ответственность и которую мы готовим годами, – 7 тысяч. По сути, мы просто стимулируем более примитивный уровень оказания помощи.

Конечно, подобные «инновации» сразу же вызвали негативную реакцию профессионалов и послужили началом противостояния Академии медицинских наук и министерства. Мои попытки разъяснить министру и его заместителям, что в первую очередь нужно сконцентрироваться на усилении специализированных служб, сохранении пока ещё мощных российских научных школ – в терапии, хирургии, в инфекционных болезнях, – не дали результата. Чиновники министерства не понимают элементарных вещей, ибо так называемое первичное звено должно курироваться специализированными службами.

Когда государство поставило цель прорыва в космос, то, как вы помните, именно наука была впереди: пять КБ и под ними сто заводов, поэтому Советский Союз и вырвался тогда вперёд. Только такой путь эволюции и существует.

Поликлиническая сеть была создана ещё в годы советской власти и работала очень неплохо. Любой человек с улицы, придя в поликлинику, мог получить консультацию кардиолога, онколога, педиатра, гинеколога и т.д. Сегодня проталкивают модель – «врач общей практики». Столько глупостей было наговорено, в том числе и самим министром. Сначала пытались уничтожить педиатрию. Затем придумали срок пребывания в стационаре – 6 дней. А если больному лучше не станет? Всё равно на выписку?

Теперь говорят: «Нам нужно результат финансировать». То есть они собираются делать какие-то конкурсные торги, на которых госпитали и больницы должны будут перехватывать больных. Глупость вселенского масштаба! Зачем мы тогда держим Министерство обороны? Войны-то никакой нет, значит, и результата нет, по такой логике и финансировать его ни к чему. Почему такая избирательная позиция касаемо здравоохранения?! Это ведь тоже проблема безопасности страны – здравоохранение.

Вот пресловутый птичий грипп, вирус H5N1. Он, кстати, был открыт отечественными вирусологами ещё в 1966 году. Новизна возникла внезапно. Изменились экологические условия, потоки миграции – скажем, в южных районах Китая осело около 20 миллионов птиц – и эти птицы начали гибнуть. Вирус стал патогенным. Так что сделали американцы? Они сразу поняли, что у человека подобный вирус может вызвать геморрагический отёк лёгких, то есть каждый больной этим гриппом будет нуждаться в реанимации, в искусственной вентиляции лёгких. Сколько больных Россия может обеспечить современными аппаратами вентиляции? Да ерунда, единицы. А сколько американцы? Миллион коек готовы открыть сразу. Вот что такое готовность коечного фонда к любой биокатастрофе.

Людмила МАЗУРОВА, ведущий редактор отдела «Общество».
– Михаил Иванович, какие функции выполняет Агентство по медицинским технологиям? С какой целью оно вообще было создано?

– Когда 1 марта 2006 года я был избран президентом Российской академии медицинских наук, министр занял по отношению и ко мне, и к новому президиуму академии абсолютно конфронтационную позицию. Тут же предложил правительству создать агентство по науке. Мы пытались этому воспрепятствовать, доказывая, что дублирование функций академии бессмысленно, что это действие направлено на развал академии, а не на желание с ней сотрудничать. Но министр всё же героическими усилиями подписал указ у президента и создал-таки Агентство по медицинским технологиям – Росмедтехнология. Руководителем новой структуры назначил моего конкурента на выборах в академию.

Агентство – это финансово-экономический орган при Минздраве, который занимается финансированием подведомственных организаций, и не более того. Равно как и министерство, оно не имеет ни одной структуры для управления научно-исследовательскими центрами, при этом в него передали три академических института: хирургии имени Вишневского; акушерства и гинекологии; эндокринологический центр. Академия была категорически против, но с нами просто не желают обсуждать никакие программы.

Академическая наука – это лучшее, что у нас есть. Президиум Российской академии медицинских наук – это 20 директоров-академиков с мировыми именами. В составе академии 80 федеральных центров экспертного класса по всем видам патологий. Это единый неразрывный организм. Вычленить оттуда клинические институты или фундаментальные – значит превратить стройную систему научных исследований в области биологии, медицины просто в ничто. Такое ощущение, что стоит задача уничтожить вообще академическую науку, чтобы здравоохранение России стало колониальным, только впитывающим разработки, которые есть в метрополии.

Как в банановой республике закупаются импортные препараты, техника, и всё это отправляется в регионы. При этом неинтересно – смогут использовать там эту технику или нет. Томограф, который стоит 700 тысяч долларов, приходит в больницы, а там иной раз не знают даже, как его расчехлить, не говоря уже о том, как включить и интерпретировать показания прибора. Потратили сотни миллиардов долларов, а используем технику менее чем на 20%.

Всё идёт на какой-то политической волне. Уже официально заявлено, что смертность снизилась на 8%. Полный бред! Сегодня в медицинских учреждениях вскрытия производятся крайне редко, нет ясной позиции и директив, подкреплённых юридически. Отсюда и статистика хромает на обе ноги. Недавно в Барнауле специалисты ВОЗ совместно с нашими сотрудниками изучили медицинские заключения 45 тысяч умерших от «сердечно-сосудистых заболеваний». Как оказалось, инфаркт был причиной смерти всего 6%, у трети граждан причиной стала смертельная или субсмертельная доза алкоголя. Это в Швейцарии инфаркт виновен в 60% смертей, у нас причины срыва сердечной деятельности другие, связанные с образом жизни, – вредные привычки, низкий культурный уровень. Алкоголизм – это большая проблема для провинции, да и не только для неё.

Есть целая группа проблем, которые надо решать немедленно, всеми существующими мощностями, а вместо этого мы принимаем никем не просчитанные программы. Например, строительство 14 технологических центров. Почему 14, а не 25? Может, и нужно их строить, но не 14, а 20. Никто эту проблему не обсуждал. Самое же главное – кадров-то нет! Все профи работают в федеральных центрах. Мне говорят: «Пригласим врачей из-за рубежа». Я отвечаю: «Хорошая идея. Но нашим высококлассным специалистам вы платите тысяч 15 рублей, иностранцам придётся платить тысяч 50 долларов». Вместо того чтобы планомерно готовить силами федеральных центров кадры и осмысленно адаптировать их в регионах, мы ведём совершенно несинхронную деятельность. Вся политика построена на принципе «купи – продай».

У нас никакие стратегические реформы невозможны по той причине, что Россия не имеет ни медицинской, ни фармацевтической промышленности и – что самое главное – не собирается их иметь. Мы уже давно сидим «на игле» у фирм-поставщиков. Практически все противоопухолевые, например, препараты у нас импортного производства. Наше технологическое отставание уже превышает 35 лет. И это в стране, которая занимала 80% мирового рынка антибиотиков. В случае биокатастрофы или войны нас можно будет взять голыми руками. Мы сами вымрем. И самое печальное то, что нет никаких государственных шагов по изменению этой ситуации. Я как президент Академии медицинских наук писал письма во все инстанции – парламентариям, в правительство, президенту – никакой реакции.

Почему здравоохранение у нас в связке с социальным развитием? Гораздо логичнее было бы объединить медицину с фармацевтической и медицинской промышленностью. Должно быть не Министерство здравоохранения и социального развития, а Министерство здравоохранения, медицинской и фармацевтической промышленности, чтобы было понятно, чем это министерство занимается и за что оно отвечает. Господин Зурабов бодро жонглирует цифрами, какими-то миллионами и миллиардами, а по делу с ним разговаривать не о чем. Я был один раз на коллегии Минздрава и слушал его доклад. Он час говорил – и ни слова о медицине. Пенсии, туризм, асоциальные семьи, трудные подростки, борьба с нищетой.

Игорь ГАМАЮНОВ, шеф-редактор отдела «Общество».
– Почему, на ваш взгляд, страховая медицина в других странах работает, а у нас нет?

– Потому что наша система страховой медицины – уродливая, таких моделей в мире не существует. Страховая медицина возникла в конце XIX века в тех странах, где всеми госпиталями, институтами, клиниками, больницами и т.д. владели частные лица. И государство, чтобы защитить граждан от произвола хозяев медучреждений, своими законодательными актами обязало работодателей купить медицинские услуги для сотрудников и членов их семей. А поскольку покупка этих услуг в одиночку была дороже, чем для группы, начали создаваться страховые общества.

В России другая ситуация, 41-я статья Конституции гарантирует нам бесплатную медицинскую помощь, владелец практически всей инфраструктуры здравоохранения – государство. Более того, государство выделяет на эти нужды бюджет и взимает налоги. При этом государство почему-то не напрямую финансирует свои учреждения, а через посредника – частные страховые компании. Вот такая «модернизация» двигателя внутреннего сгорания путём приделывания к нему парового котла. Другими словами, частная компания распоряжается бюджетными деньгами, да ещё и получает с них процент. При этом мотивированный экономить частник абсолютно не заинтересован оплачивать истинную стоимость медицинских услуг. И в итоге медучреждения оказались заложниками страховых компаний, которые ни за что не отвечают.

Норвегия в 2001 году выкупила последнюю частную клинику и на всю страну объявила, что наконец-то покончено с частной медициной, государство берёт на себя ответственность за здоровье нации. Это лозунг современных прогрессивных стран. Норвегия, Великобритания, Сингапур, Австралия пошли по этому пути.

Игорь ГАМАЮНОВ.
– Говорят, что лучшая медицина в Европе – в Германии.

– Ну, это немцы говорят. Европейская медицина лучше нашей во много раз в одном разделе – в сервисе. Если бы такие же деньги больные платили клиникам в России, уверяю вас, и у нас очень быстро сервисные услуги встали бы на мировой уровень. Что же касается самого лечения, то должен сказать, что европейская и американская медицина очень сильно отстают от российской, и мы в этом убеждаемся чуть ли не каждый день. Многие наши сограждане, попытавшись лечиться и оперироваться в Европе и оставив там 200–300 тысяч долларов, возвращаются обратно и просят сделать операцию здесь бесплатно.

Ежегодно я оперирую 20–30 человек, приехавших из-за рубежа после неудачных операций. На Западе другие задачи и другое ко всему отношение. В США, например, пациент содержит адвоката для того, чтобы бороться с хирургом, а хирург содержит адвоката, чтобы бороться с пациентом и заключать с ним контракты. Например, составляется контракт на удаление желчного пузыря. Хирург, приступив к операции, видит, что необходимо ещё сделать и резекцию желудка. Но резекцию он вам делать не будет, потому что в контракте это не заложено, и вам вместо одной понадобятся две операции. Отношение российского врача к больному при всех изъянах, рождённых социальным неблагополучием и низкой зарплатой, совсем иное.

Сергей МНАЦАКАНЯН, обозреватель:
– Михаил Иванович, а что такое квоты в медицине?

– Сегодня медицина разделена на федеральную, республиканскую, областную, муниципальную и т.д. Скажем, есть медицина Москвы, которую курирует мэр, Юрий Михайлович Лужков. Он уделяет много внимания медицинским учреждениям, и они формально очень неплохо обеспечены. И врачи получают значительно больше, и сёстры, и страховые компании работают более-менее успешно. Но всё равно её уровень существенно отличается от уровня федеральных центров. И практика такова, что если человек, скажем, прооперирован по поводу рака желудка и у него возник рецидив, то его либо отправят помирать, либо к нам, на Каширку.

Со сложными случаями все идут в федеральный центр. Вместе с тем есть негласное распоряжение руководителей Минздрава не направлять больных на лечение в институты и даже наказывать врачей за то, что они их туда направляют. Почему? Страховые деньги должны идти городу, району, области, а не федеральным учреждениям. Идиотизм высшей пробы. Кроме того, это нарушение конституционных прав человека: он должен лечиться там, где считает нужным.

Возьмите последнее изыскание нашего Минздрава. Так называемые квоты. Это некий сертификат, гарантирующий финансирование вашего медицинского обслуживания государством. То есть если вы живёте в Архангельской области и вам нужна сложная операция, квоту на лечение в федеральном Онкоцентре вам не дадут. Надо ехать в Москву и обивать пороги Минздрава. Как раз сегодня я читал письмо 80-летней старушки, которая трое суток просила в министерстве эту квоту. Это же возврат крепостного права!

Наталья НОМИРОВСКАЯ, обозреватель.
– Скажите, есть ли статистика, сколько людей страдает от лжеврачей? Я имею в виду объявления типа «вылечу раковое заболевание за такое-то количество дней»…

– Как правило, врачи к этому никакого отношения не имеют, это – откровенные шарлатаны. Мы пытались отслеживать такую рекламу, но потом махнули рукой. Весь Онкоцентр обклеен объявлениями о «сиюминутном излечении от рака». И когда мы отлавливаем расклейщиков, оказывается, что это какие-то бомжи, которым аферисты поручили развешивать эти объявления. А на указанном в рекламе телефоне сидит какой-нибудь человечек, который адресует обратившегося ко второму телефону, там – к третьему и т.д. Целая система проходимцев. Практически узаконенная, поскольку средства массовой информации совершенно свободно предоставляют шарлатанам слово.

Чуть ли не по всем каналам телевидения выступают колдуны, заклинатели, ясновидцы – лечат всё, что хотите. Несчастных людей, попавших в сети аферистов, я могу понять. Если я проконсультировал больного и сказал, что мы ничем ему помочь не можем, а тут появляется «чудотворец», который утверждает: «А я его вылечу», конечно, найдутся те, кто ему поверит. Несогласованные действия медиков и средств массовой информации – наша общая беда.

Александр КОНДРАШОВ, редактор отдела «Телеведение».
– Вы можете как-то повлиять на политику телеканалов в отношении передач по здравоохранению, а самое главное – на само здравоохранение?

– Никак ни на что мы повлиять не можем. В Соединённых Штатах министр тоже не врач, но он рот нигде не откроет, пока его не проконсультирует директор Института здоровья и профессионалы не напишут, что ему нужно сказать. У нас же уровень взаимопонимания равняется нулю.

Такая ситуация возникла впервые за всю более чем шестидесятилетнюю историю существования Российской академии медицинских наук. Бывали жёсткие профессиональные дискуссии между министром здравоохранения и президентом академии, например, между Петровским и Блохиным, но чтобы возобладала политика, направленная на уничтожение академии, – такого не было никогда ни с одним министром. А нынешний министр безапелляционно заявил: «Мне академия не нужна». Это же воинствующий дилетантизм!

Антонина ГАЛАЕВА, независимый журналист.
– Михаил Иванович, три года назад в «ЛГ» вы писали, что скрининг – это почти панацея в онкологии. Организован ли и в вашем центре скрининговый мониторинг, финансируется ли?

– Действительно, эффективность лечения всех видов патологии, не только онкологической, зависит от срока их выявления. Например, раннее выявление сосудистых заболеваний является гарантом коррекции, грамотного исполнения всех последующих медицинских процедур, значительно более дешёвых, чем те, которые нужны уже в развёрнутой фазе болезни. Что касается онкологии, то сегодня существуют молекулярно-биологические тесты, которые позволяют при отдельных формах заболеваний, особенно в онкогематологии, задолго до клинических проявлений поставить диагноз и стопроцентно излечить больного. Но все эти скрининговые тесты, молекулярно-биологические зонды, так называемые чипы стоят больших средств. И проводиться они должны не специалистами общей сети, а профессиональными коллективами, онкологами. Мы много раз предлагали создать межобластные диагностические лаборатории, но…

В Японии существует примерно 46 финансируемых государством скрининговых программ по всем основным видам патологии. И каждый гражданин имеет некую карточку, которая позволяет ему прийти в специализированный центр и полностью провериться. У нас же всё осталось на уровне медосмотров: вы пришли, вам сделали рентген, в лучшем случае компьютерную томографию, гастро- и колоноскопию, вас осмотрел гинеколог, проктолог и т.д. Это, конечно, тоже хорошо. Но глубинное понимание скрининга – это доклиническое выявление патологии. Пока маркёрная диагностика у нас существует только в специализированных центрах, да и то лишь в виде научных программ. Идёт программа поиска эффективности тех или иных молекулярных зондов, мы набираем группу людей, показываем эффективность зондов, пишем научные статьи и… всё. Реализации научных разработок нет.

Сергей ГЛОВЮК, обозреватель.
– Как же в такой трудной ситуации решаются проблемы самого Онкоцентра – научного института, входящего в академию?

– Трудности, конечно есть, потому что, как вы понимаете, министр – член правительства, а Минздрав – орган исполнительной власти, наделённый функциями субъекта бюджетного планирования. Другими словами, все обращения РАМН к правительству об увеличении финансирования автоматом переправляются в субъект бюджетного планирования – Минздрав, руководитель которого, имея определённое отношение к академии, тут же обрезает бюджет до культей. Финансировать академию через нынешнее министерство – это всё равно, что пытаться кормить кролика капустой, передавая её козлу.

В первом квартале этого года мы недополучили 365 миллионов рублей. Финансирование второго квартала открыто только 7 июня. В результате такой «мудрой» государственной политики мы были вынуждены сократить фонд заработной платы на треть. 150 высокопрофессиональных операционных и реанимационных сестёр ушли из Онкоцентра в городские поликлиники!

Самая главная задача сегодня – удержать кадры. У нас и так колоссальная текучесть, вся талантливая молодёжь уезжает за рубеж. И вместо того, чтобы сохранить оставшихся, настоящих патриотов, фанатиков, работающих сутками, мы делаем всё, чтобы разбазарить свой золотой фонд. Некоторые разделы, например, хирургия – это медицина молодых. Самый активный возраст от 30 до 50 лет. А молодые будут уезжать, они уже уезжают. То есть получается, что государство не заинтересовано в том, чтобы у нас были собственные профессионалы.

При предыдущем премьер-министре нам обещали выделить кредит в 500 миллионов долларов на реконструкцию и полное перевооружение центра, но денег мы так и не получили. Тысяча больных и примерно полторы тысячи сотрудников находятся в аварийном высотном здании. Следуя правилам, я должен центр попросту остановить, а у меня есть ряд больных, например, с быстротекущими лейкозами, которые умрут к вечеру, если утром им не провести лечения.

Владимир ПОЛЯКОВ, обозреватель отдела «Политика, экономика».
– Вы нарисовали такую страшную картину…

– Она не страшная, она просто глупая.

Владимир ПОЛЯКОВ.
– Она своей глупостью и страшна. Система смертельно больна, но незаметно, чтобы политики и пресса активно обсуждали сложившуюся ситуацию. Такое впечатление, что нашу общественность эта проблема не очень-то и заботит.

– Казалось бы, более года идёт жёсткая дискуссия и критика политики Минздрава. Причём критикует не кто-нибудь, а Президиум Академии медицинских наук. Ну вызовите обе стороны в правительство, скажите, что вместо того чтобы работать, вы выясняете отношения – кто умнее, кто глупее. В чём дело? Давайте выясним. Ничего подобного, тишина. При всём при том правительство выделяет большие средства для реализации национального проекта и говорит, что нужно насытить рынок лекарствами, снабдить медучреждения техникой, подготовить кадры. Совершенно правильно, но кто это должен делать? Кому поручено исполнение? Все наши обращения блокируются. Вот поэтому я иногда и думаю, что результаты национального проекта никого на самом деле не интересуют.

Вы обратили внимание, какая не так давно была колоссальная реакция прессы на кунштюки министра, а потом вдруг все как один замолчали. По-видимому, есть определённая команда – не ругать министра. Он любимец, у него – мощный административный ресурс.

Есть одна цифра, которая подводит итог всем нашим с ним разночтениям, – миллион людей ежегодно умирает от излечимых болезней. Распределяя квоты, министр снимает их с федеральных центров и отдаёт в регионы, области, районы, чтобы специальную помощь оказывали там. Тем самым он приравнивает федеральные центры, научные школы к рядовым больницам. Нонсенс! В областных больницах есть хорошие доктора, грамотные, талантливые люди. Но уровень медицинской помощи в специализированных разделах там всё-таки значительно слабее, просто несопоставимо. Сила федеральных центров в том, что они создают технологии, тиражируют их, обеспечивают их научное сопровождение и готовят кадры для больниц. Не понимать этого нельзя.

Недавно в газете прочёл, что Институт травматологии в Иркутске закрылся, потому что нет финансирования. Вот тебе и раз! Пока не будет изменена сама модель организации здравоохранения, ничего толкового не будет.

Игорь СЕРКОВ, шеф-редактор отдела спецпроектов.
– Михаил Иванович, какова подоплёка скандала вокруг обеспечения лекарствами льготников?

– Знаю, что там были чудовищные нарушения, связанные с необъективным распределением лекарств и нарушением ценовой политики их закупки. Но официально это нигде не прозвучало, как-то замяли. Но что здесь удивительного? Председатель фонда – сам министр, без его ведома там шагу никто не сделает.

Александр ХОРТ, дежурный администратор «Клуба 12 стульев».
– Михаил Иванович, какова примерная калькуляция хирургических операций типа аортокоронарного шунтирования? Может ли рядовой пациент сделать такую операцию?

– Стоимость лекарств там не такая большая, дорог расходный материал для искусственного кровообращения. Суммарная стоимость, думаю, где-то 10 тысяч долларов.

Операции при раке пищевода, которых я делаю по семь штук в неделю, в Европе стоят 150 тысяч долларов. Но ведь у нас реальной стоимости никто никогда не оплатит. Онкологический центр – это абсолютно бесплатное учреждение для граждан РФ, я его держу из последних сил. Иногда из-за недофинансирования возникает нехватка того или иного препарата, и мы просим родственников, чтобы они сами купили. Вот тут-то и начинаются проблемы, ведь стоимость одной инъекции некоторых препаратов составляет полторы-две тысячи долларов, а таких инъекций надо сделать 20. Москва имеет эти препараты для москвичей, ей их финансируют, и мы вынуждены отправлять пациента к районному онкологу, который должен выписывать ему этот препарат бесплатно. Порой возникает масса глупейших ситуаций.

Владимир ПОЛЯКОВ.
– Консолидация, солидарность в медицинском сообществе достаточно велика?

– Да, медики понимают, о чем идёт речь, они полностью поддерживают позицию Российской академии медицинских наук. Вопрос в другом: почему нас не хотят слышать те, кто принимает решения? Если есть непризнание меня лично, потому что я в достаточно резкой форме высказываюсь, пусть скажут, если это необходимо в интересах дела, – я уйду. Пусть будет другой человек, более мягкий, более лояльный. Разговаривать-то надо всё равно, страдает в итоге дело, причём сильно, по-настоящему.

Александр ВИСЛОВ, ведущий редактор отдела «Искусство».
– Михаил Иванович, вы уже касались темы смертности. Какая сейчас на самом деле ситуация?

– Дело в том, что новой статистики нет, и я уже говорил, что такое статистика в нашем исполнении. Периодические понижения смертности на 5–6% могут быть, они связаны не с заболеваемостью и не с качеством медицинской помощи, а с другими факторами: миграцией населения, например. Или запретом ввоза плохих алкогольных напитков и так далее.

Антонина ГАЛАЕВА.
– Появилось ли в последние годы что-то новое для борьбы с онкозаболеваниями?

– Очень многое появилось: новые противоопухолевые препараты, новые эффективные схемы лечения, генно-инженерные препараты, таргетная терапия (от английского «мишень»), направленная конкретно на отдельные виды опухолей. И получены очень хорошие результаты. Сегодня по онкологии Россия входит в тройку сильнейших. А в онкохирургии с нами вообще вряд ли кто может конкурировать.

Наш технологический потенциал, и не только в онкологии, очень высок. Его бы сохранить, защитить, грамотно растиражировать. Пока силы ещё есть. А то пройдёт пяток лет, и я тоже махну рукой: «Гори оно всё синим пламенем! Не хотите – и не надо».

Сегодня наука просто не востребована. Мы торгуем, превращаемся в сырьевой придаток. Это самый худший вариант, и дай бог, чтобы я ошибался...

Леонид КОЛПАКОВ.
– Михаил Иванович, я знаю, что вы сегодня провели две сложнейших операции, а после встречи в редакции едете на заседание в академию, а потом должны вновь вернуться в клинику. Задерживать вас невозможно, хотя у нас осталось ещё множество вопросов, на которые хотелось бы получить ответы. Спасибо вам огромное, и надеемся, что когда-нибудь мы продолжим начатый сегодня разговор о реформе медицины.


«Литературная газета», 18.07.2007


Ваш комментарий:
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии. Чтобы оставить комментарий, необходимо авторизоваться.
Вернуться к списку статей