Генетическая чужеродность
2996
0
Хвалиться своими регалиями – дело вообще малопочтенное, а уж
начинать с этого и вовсе глупо. Тем не менее разрешите представиться: всю свою
журналистскую жизнь я пишу на темы экологии. Четыре года назад стал победителем
регионального (Восточная Европа и Центральная Азия) конкурса экологической
журналистики, учрежденного Международным союзом охраны природы и фондом
агентства Рейтер. В следующем году получил специальную медаль газеты «Зеленый
мир». Где-то между делом удостоился грамоты от российского отделения «Гринпис»
– полуофициальной, но особенно лестной для меня: известно, что «Гринпис»
официально никого никогда ничем не награждает.
Это я все к тому, что и о проблемах окружающей среды, и о
людях и организациях, которые ими занимаются, я знаю не понаслышке. И потому не
могу относиться всерьез к тупым и злобным выдумкам о «зеленом рэкете»,
«наймитах конкурентов», «шпионах под крышей экологов» и т. д. В наше время,
когда измена зовется «переключением лояльности», а политики и партийные
функционеры открыто гордятся отсутствием убеждений, «зеленое» движение – один
из немногих заповедников ощущения работы как Миссии. В условиях девственного
экологического невежества властей всех уровней и полной недееспособности
российского общества (по сути дела – отсутствия такового) независимые
экологические организации оказываются единственной действующей силой,
противостоящей опасным последствиям человеческой деятельности или хотя бы
предупреждающей о них. Во всех принципиальных вопросах я оказывался на их
стороне. Не потому, что оглядывался на их оценки, а потому, что беспристрастная
попытка разобраться в проблеме неизменно вынуждала меня более-менее
солидаризоваться с ними.
Проблема генетически модифицированных организмов (и тесно
связанная с ней проблема «органического сельского хозяйства») стала
исключением. Попытавшись, как обычно, самостоятельно рассмотреть известные мне
факты, я пришел к категорическому несогласию с «зеленым» движением. (По крайней
мере, с его мейнстримом – известно, что наиболее респектабельные и успешные
природоохранные организации не участвуют в кампании против трансгеники, а
почетный президент Всемирного фонда дикой природы (WWF) принц Филип даже
пропагандирует «еду Франкенштейна».) При всех своих симпатиях к «зеленым» как
движению и к ряду его активистов персонально согласиться с ними в данном
вопросе я никак не мог.
Первое, что мешало этому, – мое образование, полученное на
биофаке МГУ. Дело было даже не в том, что я знал, что такое ДНК, ген, белок,
вектор, плазмида и т. д. Помимо конкретных знаний
естественно-научное образование прививает своей жертве еще и определенный склад
ума, в который намертво вросли некоторые принципы. В частности, тот, который
кто-то из ученых прошлого удачно назвал «презумпцией отсутствия чуда»: никогда
не наблюдавшийся и не предсказанный никакими теориями эффект считается
несуществующим, пока не будет доказано обратное.
Презумпция – всего лишь презумпция. Это не догмат веры, не
аксиома, не закон природы. Ей противоречит всякое открытие – то есть ситуация,
когда кто-то что-то видит впервые. (При этом, заметим, мир не рушится, а
прежние знания о нем не обесцениваются.) Наконец, в некоторых случаях ее и
применить-то «в лоб» не удается. Никто, скажем, не наблюдал своими глазами
зарождения жизни на Земле или прибытия в Америку предков индейцев – но никто и
не предлагает считать, что этих феноменов не было. На первый взгляд кажется,
что презумпция отсутствия чуда вообще нужна только для единообразия подхода ко
всему фактическому материалу. Как правостороннее движение: ездить можно в
принципе по любой стороне улицы, но непременно по какой-то одной, иначе машины
будут сталкиваться. Выбрали правую, а могли бы – как в Англии – выбрать и
левую. Кажется, что и наука могла бы принять обратную презумпцию: любое
пришедшее в голову явление считается возможным, пока его невозможность не будет
доказана. Но если вдуматься, такой подход означал бы отказ от какого бы то ни
было достоверного и объективного знания о природе. Потому что если никогда не
наблюдавшиеся, но прямо не запрещенные феномены признаются возможными, то
выходя на улицу, нужно быть готовым ко встрече с динозаврами или марсианами.
Находясь под властью презумпции отсутствия чуда, я с
изумлением слушаю возмущенные слова моих «зеленых» друзей о том, что
злокозненные корпорации настаивают на эквивалентности ГМ-культур обычным и на
применении к тем и другим одинаковых правил и показателей безопасности. То есть
выходит, что прогрессивно мыслящий человек должен неизвестно по каким причинам
считать ГМ-культуры априорно опасными – еще до всяких исследований. Извините,
братцы, но это уже получается какое-то революционное правосознание: мол, к
врагам народа, ввиду особой опасности их преступления, презумпция невиновности
не применяется. То есть они считаются виновными с момента первого подозрения –
и до тех пор, пока не докажут свою невиновность. Вот только доказать ее им
будет трудновато: признав виновными, их, естественно, тут же отправят в тюрьму.
Если не на гильотину...
Давайте попробуем вспомнить: а откуда вообще взялось
представление о какой-то особенной опасности ГМ-продуктов по сравнению с
обычными? Есть какие-то конкретные данные о вреде, который они кому-нибудь
причинили? Чтобы не выглядеть пристрастным, передам слово оппоненту: в сентябре
2004 года один из руководителей российского «Гринписа» предложил мне пари, что
не позже, чем через год факты негативного воздействия ГМ-продуктов будут
обнаружены и доказаны. К моменту этого разговора кампания против трансгеники
велась уже второе десятилетие. Интересно, о чем же можно столько времени
говорить, не имея на руках ни единого факта?
Ответ на этот вопрос дает сопоставление новостей по
ГМ-проблематике в «протрансгенных» и «антитрансгенных» источниках. В качестве
первого можно взять хотя бы этот сайт, а вторым может послужить, например,
бюллетень центра координации и информации Социально-экологического союза
«Экосводка» (www.seu.ru/svodka) или сайт кампании «За биобезопасность» того же
СоЭС (www.biosafety.ru). Какое общее различие их прежде всего бросается в глаза
при сравнении любых двух подборок новостей? Достоверность сообщений читателю
проверить всегда трудно, а прямо во время чтения и вовсе невозможно.
Грамотность в обращении с терминами и понятиями оценит только тот, кто сам
грамотен. Но невозможно не заметить, что в новостях от сторонников
биотехнологии основную массу сюжетов составляют сообщения о проведенных
испытаниях, урожайности, затратах и доходах, наличии или отсутствии таких-то и
таких-то эффектов и т. д. – то есть о свойствах самих культур. Любой же
антитрансгенный источник сообщает в основном об акциях протеста, решениях
правительств и судов, о том, что кто-то где-то отказался от
выращивания/производства/потребления чего-нибудь трансгенного, иногда – об
опросах общественного мнения, обнаружении в чем-нибудь незаявленных
ГМ-компонентов и т. д. То есть исключительно об отношении людей и организаций к
ГМО и никогда – об объективных свойствах последних. Я буду очень признателен
всякому, кто предложит любое сколько-нибудь убедительное объяснение этого
обстоятельства – кроме, конечно, того очевидного предположения, что у ГМО так и
не удалось найти таких свойств, которые можно было бы использовать в кампании
против них.
Ситуацию можно было бы понять, кабы опасность трансгенов
следовала из каких-нибудь теоретических моделей. Такие прогнозы существуют для
некоторых ценотических свойств ГМ-культур (возможность утраты аутентичной дикой
формы растения-предка, возможность возникновения суперсорняка и т. д.), но вот
что касается вредного влияния на организм потребителей – даже нарочно придумать
ничего не удается. Мысль борцов с химерами не идет дальше зубастых кочанов и
початков – на агитационных рисунках и уличных акциях и рассуждений о том, что
«мы не можем быть уверены, что нам известны все последствия генетических
манипуляций», «у нас нет данных об отдаленных последствиях употребления ГМО в
пищу», «проведенные исследования не позволяют гарантировать полную безопасность
ГМО» и т. д. – на респектабельных дискуссиях. Как ни туманны эти рассуждения,
нетрудно видеть, что они представляют собой прямое отрицание той презумпции, о
которой говорилось выше. Так ведь можно затевать кампанию, скажем, против
портновских лекал. Которые, конечно, за все время, что человечество имеет с
ними дело, на людей ни разу не бросались, но кто знает, кто знает...
сих пор не выяснены до конца.
Кстати, и сам этот аргумент – «мы не знаем всех последствий»
– если вдуматься, довольно странен. В известном занимательном задачнике Петра
Маковецкого «Смотри в корень!» доказывается, что никакая физическая задача –
даже такая простая, как взвешивание яблока – не может быть решена с абсолютной
точностью, потому что невозможно учесть все взаимодействия, в которые вступает
реальное тело, – притяжение пролетающего мимо электрона или колебания земной
коры, вызванные плеском бегемота в реке Лимпопо. Тем более нельзя учесть
абсолютно все возможные последствия любого человеческого действия, будь то
широкомасштабный посев трансгенной кукурузы или безотчетное прикосновение к
собственному носу. Понятно, что на практике приходится довольствоваться неким
прогнозом, имеющим конечную надежность. И сами такие прогнозы, и общие правила
их составления содержат изрядный элемент неопределенности (причем не
описываемой в категориях вероятности). И стало быть, в каждом конкретном случае
надо решать, какие процедуры, сроки, показатели мы считаем достаточными для
приемлемо надежного прогноза. В случае ГМО это осложняется еще и тем, что никто
не может внятно сказать, на какие именно опасности надо тестировать объект,
если ни от него, ни от аналогичных ему никто никак не пострадал, и теория тоже
ничего такого не подсказывает.
Можно было бы как-то понять, если бы противники трансгеники
предлагали какие-то запредельно жесткие, перестраховочные правила и процедуры –
вроде тех, которые приняты недавно ЕС. Но на деле борцы с химерами считают
заведомо недостаточными и неполными любые правила и тесты – тем самым неявно
исходя из представления об абсолютной опасности генно-инженерной деятельности.
Признаваться в этом они не любят – в их документах все чаще мелькает ритуальный
пассаж о том, что их требования вовсе не означают прекращения исследований в
данной области, что они, мол, против не трансгенов вообще, а «плохих», опасных
трансгенов. Но спросите любого из них, какие испытания и процедуры должна
пройти ГМ-культура, чтобы он – персонально он! – согласился на ее коммерческое
возделывание – и никакого позитивного ответа вы не получите. Интеллектуально
честные ответят «никакие!», большинство же постарается спрятаться все за тем же
неуязвимым тезисом о «непредсказуемости последствий». Раз, мол, не знаем, чего
надо бояться, то и не можем знать, как уберечься...
Назовем, наконец, вещи своими именами: это рассуждение есть
не что иное, как апелляция к незнанию. Уважать такую гносеологическую позицию
трудно, но я пытаюсь, так как знаю, что есть и худшая – апелляция к невежеству,
осознанное и активно отстаиваемое нежелание знать.
«Человек, выражающий свою позицию, будь то экологический
активист или потребитель, не обязан вдаваться в подробности механизма генной
модификации. От нас как раз и ждут, чтобы мы ввязались в научный спор. Мы
вообще хотели бы разрушить примат науки в нашем обществе!» Эта чеканная
формулировка принадлежит Анне Шведовой, активисту воронежской группы «Нет
корпорациям!». У группы слово с делом не расходится: одной из ее акций стало
«принудительное маркирование продукции, содержащей ГМ-компоненты» в воронежских
универмагах. В отличие от «Гринписа», чьи «черные списки» основаны все-таки на
конкретных лабораторных анализах (пусть даже их достоверность и методическая
корректность вызывает сомнения у оппонентов), воронежские активисты определяли
трансгенность товаров прямо в торговом зале. И
тут же лепили на них ярлык с надписью: «Генетически измененные продукты
опасны!». «Не до конца изученные последствия», «возможные отдаленные эффекты» –
это все для академических дискуссий. А для «масс» сгодятся простые и хлесткие
лозунги – даром, что с точки зрения достоверности они представляют собой
обыкновенное вранье. «Мы не только информируем – мы агитируем!» – с гордостью
говорит Аня Шведова.
Не все противники трансгеники готовы так прямо и публично
поддержать невежество. Но никто из них не посмел и отмежеваться от подобных
пассажей. Да и как отмежуешься, если в пресс-релизах того же «Гринписа»
регулярно присутствуют слова о «научно доказанном вреде» ГМ-продуктов?
«Это все равно
играет определенную положительную роль. Не будь такой мощной кампании протеста,
ГМ-продукция уже давно вышла бы из-под контроля» – сказал мне года полтора
назад один из сотрудников российского «Гринписа», искренний и добросовестный
человек, честно пытавшийся быть лояльным одновременно к идеологии своей конторы
и к здравому смыслу. Мне невольно вспомнился анекдот про человека, который
кричал на улице «Кыш, птеродактили, кыш, бронтозавры!». А на резонные замечания
прохожих об отсутствии помянутых тварей убежденно отвечал: «Вот потому их и
нет, что я кричу!». Но ведь и этот изощренно-казуистический аргумент нетрудно
проверить. У масштабного опыта по применению трансгенных технологий в
растениеводстве есть контрольная серия: те же самые технологии применяются все
эти годы в фармакологии и пищевой индустрии. Где, между прочим, никогда не было
ни мораториев, ни обязательной маркировки: во всех документах по «биобезопасности»
сделаны аккуратные оговорки о неприменимости их к фармацевтическим
производствам. Между тем, на этих производствах использовались не только
растительные гены, но любые, включая человеческие (на чем стоят целые отрасли
современной фармакологии – производство инсулинов, интерферонов и т. п.). И
зачастую все это попадало в руки таких известных своей щепетильностью и
социальной ответственностью персонажей, как, например, г-н Брынцалов. «Из-под
контроля», однако, так ничего и не вышло. Поскольку нечему было выходить.
Да и вообще – что это за аргумент-то, прости господи! «Нам
неизвестны все последствия», «безопасность не доказана»... Давайте мысленно
применим такой подход к огню, колесу, паровому двигателю. Что, при изобретении
колеса кто-то предвидел или хотя бы мог предвидеть «все возможные последствия»
его применения? О доказательствах его безопасности я уж лучше помолчу: сегодня
именно колеса вносят чуть ли не самый большой вклад в статистику насильственных
смертей. То же самое можно сказать об огне, древнейших механизмах (рычаге,
блоке, вороте и т. д.), мореплавании, многоэтажных домах... А сколько людей
было покусано или даже растерзано собаками, сколько погибло в колодцах, сколько
человеческих младенцев съели безобидные домашние свиньи? Сколько погибло под
падающими деревьями на лесосеках, умерло от заражения крови, порезавшись косой
или серпом, угорело от преждевременно закрытой печки или расшиблось, упав с
лошади? Человечество никогда бы не допустило в свой обиход ни один из
перечисленных объектов, примени оно к ним те критерии безопасности, которые
сегодня применяются к биотехнологиям. Значит, либо вся материальная культура
человечества была сплошной ошибкой и преступлением, либо требование заранее
доказанной абсолютной безопасности любого новшества – мягко говоря,
перестраховка.
На это могут возразить: да, наши предки многого не знали и
потому смело вводили в свою жизнь потенциально опасные объекты. Но сегодня мы,
зная о материальном мире гораздо больше, можем – а значит, должны! – избежать
лишних жертв. А с другой стороны, сегодня слишком велика цена единичной ошибки.
Крестьянин, закрывающий вьюшку при синих огнях, создает угрозу только для своей
семьи; оператор АЭС, отключающий автоматическую блокировку реактора, может
погубить десятки тысяч человек. Поэтому и требования безопасности к современным
технологиям совсем иные.
В принципе все это, конечно, верно. Боюсь, однако, что
только в принципе. Однажды я написал статью о проекте перевода коммунальных
котельных европейской части России с газа на уголь и о том, что по никем не
оспоренным прогнозам экспертов-медиков это будет означать 20 – 40 тысяч
дополнительных смертей ежегодно. В ней, в частности, говорилось, что российский
«Гринпис» не только никак не противодействует этой здоровой инициативе, но даже
узнал о ней только от меня, в то время как о «потенциальной опасности»
злосчастных трансгенов, от которых до сих пор никого еще даже не стошнило, они
уже известили всю страну. Этот пассаж вызвал искреннее возмущение координатора
антитоксической и антитрансгенной кампаний «Гринпис» Натальи Олефиренко:
бороться надо и с тем, и с этим!».
Прошло
почти два года. Пресс-релизы о борьбе с коварными ГМО я исправно получаю не
реже раза в месяц. Об угле – ни гу-гу, полный молчок.
Очевидно,
что эту анекдотическую историю нельзя объяснить ни «добросовестным неведением»,
ни «высокой ценой ошибки». Зато она ясно высвечивает совсем другой фактор. В
самом деле, уголь, ставший основой энергетики передовых стран лет за полтораста
до рождения «зеленого» движения, – это данность. Можно противодействовать
строительству новой ТЭЦ или открытию новой шахты, но вообще освободить мир от
угольных топок не надеется даже самый отчаянный «зеленый» радикал. Трансгены же
родились на наших глазах, а из лабораторных разработок в продукты массового
производства превратились и вовсе недавно – меньше десяти лет назад. Поколение
людей, для которых они – естественная деталь мира, еще не выросло; социальные
группы и институты, неспособные существовать без них, еще не сложились. И
потому возврат мира к дотрансгенному состоянию еще реален – или, по крайней
мере, может казаться таковым.
По сути
дела это означает вполне определенную картину мира. Картину, подразумевающую,
что традиционные человеческие общества жили «в гармонии с природой»,
применяемые ими технологии были «экологически дружественными», а изъятие
ресурсов и образование отходов находилось в пределах допустимого. А потом
человечество поддалось соблазну технической цивилизации, которая породила не
только ужасные отходы, химикаты и машины, но и злокозненные корпорации.
Последние с тех пор только тем и занимаются, что в погоне за прибылью
выдумывают все новые средства разрушить окружающую среду и добивают остатки
традиционного образа жизни. Все, что исходит от них, несет на себе печать ада,
оно порочно и гибельно по определению и даже если в каком-то локальном уголке
снижает нагрузку на окружающую среду, то лишь затем, чтобы заманить ее в
ловушку и тем вернее погубить. (Вспомните печальную судьбу гена-терминатора: компания
«Монсанто», пытаясь учесть указанную «зелеными» опасность неконтролируемого
выхода трансгенных организмов в окружающую среду, создала сорта, гарантированно
бесплодные во втором поколении – и тут же была обвинена в попытке «подсадить»
фермеров на свои семена!) И стало быть, уже само то, что данный объект или
технология созданы корпорацией, означает, что они опасны. «Нет ни одного
ГМО, будь то готового или находящегося в стадии разработки, создание которого
не было бы оплачено деньгами корпораций!» – говорит координатор кампании СоЭС
«За биобезопасность» Виктория Колесникова, приводя этот факт как решающую улику
против ГМО. В рамках этой системы представлений единственный способ избежать
глобальной экологической катастрофы – это как можно более глубокая
детехнологизация и декоммерциализация хозяйственной жизни. Назад, к ручному
труду, замкнутым локальным рынкам (а еще лучше – натуральному хозяйству) и
народной селекции. «Надо максимально локализовать хозяйство, чтобы люди
понимали, что то, где они живут – это не просто ресурсы, а именно их земля, их
вода, их лес и других у них не будет», – говорит Максим Кучинский, авторитетный
деятель наиболее радикального крыла российских «зеленых» – движения «Хранители
радуги».
Такая позиция многим кажется логичной и убедительной. Вот
только как быть с тем фактом, что еще до всякой промышленной революции
деревянная соха на маломощной конной или бычьей тяге стерла с лица Земли целую природную
зону – евразийскую степь, а идиллические козочки аркадских пастушков сожрали,
не поперхнувшись, леса Балкан и Малой Азии? Или что наивысшая скорость
деградации природной среды наблюдается сегодня в некоторых африканских странах,
где нет и никогда не было никакой промышленности и даже свалок чужих отходов?
Или, наконец, с расчетами самих «зеленых», которые показывают, что в природных
экосистемах всей планеты может жить не более нескольких сотен тысяч таких
существ, как человек? Куда прикажете девать остальные шесть миллиардов?
Последнее – ключ ко всей проблеме: если до промышленной
эпохи человеческая деятельность не ставила под угрозу существование биосферы в
целом, то лишь в силу малочисленности человечества. Территория более-менее
интенсивного хозяйствования представляла собой сеть маленьких островков в море
естественных экосистем. А дальше все произошло как в известной задачке: в банку
с питательной средой помещена бактерия, которая делится раз в минуту и за час
заполняет весь объем банки. За какое время она заполнит ровно половину его?
Ответ: за 59 минут. Посмотрите на эту ситуацию глазами самих бактерий:
поколение-другое назад их колонии занимали лишь малую часть невообразимо
большого объема субстрата – и вот уже участки свободного субстрата превратились
во все более редкие вкрапления между колониями.
В отличие от бактерий мы не можем в такой ситуации перейти в
состояние спор и ждать, не занесет ли нас какой-нибудь счастливый случай на
новое, еще не изгаженное нами место. Зато мы можем увеличивать экологическую и
экономическую емкость освоенных нами участков среды: повышать урожайность,
снижать непроизводительные потери, искусственно обезвреживать отходы, замыкая
геохимические циклы внутри собственного хозяйства. И тут, боюсь, технологии
царя Гороха нам не помогут. Наши предки были не глупее нас, но они не
сталкивались с проблемой ограниченной экологической емкости среды, и у них не
было никаких приемов ее решения. Они отвечали на вызовы своего времени, а на
глобальный экологический вызов придется отвечать нам. Сделать это мы сможем
(если вообще сможем) только с помощью технологий – в том числе и
генно-инженерных. Это единственный шанс на спасение не только человека, но и
прочих биологических видов – их места обитания можно сохранить, только
остановив хозяйственную экспансию, а для этого надо суметь вырастить больше на
имеющихся площадях.
Никто в здравом уме не будет утверждать, конечно, что
технологический прогресс сам собой, автоматически решит экологические проблемы.
Но что решить их можно только на его базе (и на базе соответствующих социальных
технологий – прежде всего рыночной экономики), что отказ от него гарантирует
полный провал всех попыток избежать экологической катастрофы – это, извините,
не вопрос убеждений, а объективная реальность. На фоне которой продвижение
утопий вроде «органического земледелия» выглядит примерно так же, как призыв
целовать чудотворные иконы во время эпидемии легочной чумы. Была, помнится,
такая практика, очень традиционная, опирающаяся на широчайшую народную
поддержку и чрезвычайно эффективная – с точки зрения чумы.
Я отдаю себе отчет в том, что для определенной части
«зеленых» эта аргументация не возымеет действия. Поскольку экологическая
проблематика для них – лишь способ артикулировать свое системное неприятие
неправильного и неправедного мира. Мира транснациональных корпораций, торжества
потребления и все более глубокого разделения социальных функций. «Мы прежде
всего альтернативисты, и вопрос об экологии, наши акции – это наша реакция на
враждебные действия существующей системы», – говорил мне уже упоминавшийся выше
Максим Кучинский.
Что ж, не буду спорить. Прошу только не обижаться на меня
лично – меня интересует не левая идея и даже не социальная справедливость, а
реальное сохранение биоразнообразия.
Впрочем, было бы неплохо, если бы приверженцы модели мира,
состоящей из неправильной цивилизации, злокозненных корпораций и страдающих,
никогда ни в чем не виноватых «простых людей», думали не только о мотивах своих
действий, но и об их результатах. Например, о том, что распространение
«органического земледелия» на практике неизбежно выливается в ту самую «гонку
престижного потребления», в которой они не без оснований видят один из пороков
рыночной цивилизации. Или о том, что эскалация требований безопасности (в том
числе и генетической) неизбежно влечет за собой олигополизацию соответствующих
секторов рынка и увеличение доли массовых промышленных сортов в общемировых
посевах. По той простой причине, что чем более сложные и длительные испытания
должна пройти та или иная культура от лаборатории до поля, тем более крупной
должна быть компания, могущая позволить себе такие разработки, и более
массовыми – посевы этой культуры. Так что чем жестче будут требования к
безопасности сельского хозяйства, тем большая доля продовольственного рынка
будет приходиться на долю гигантских компаний и тем легче им будет договориться
между собой. И никакие заклинания типа «работать надо не ради прибыли, а ради
счастья человечества и спасения природы» ничего не изменят. (Уж мы-то, жители
бывших социалистических стран, должны бы это помнить: несколько десятилетий мы
пытались заменить объективные экономические соотношения тем самым «счастьем
человечества» – и получили все минусы индустриального общества, не получив его
плюсов!) Вводить же для крупных компаний одни стандарты, а для семейных ферм –
другие не только нечестно, но и бессмысленно: одна из крупнейших российских
нефтяных компаний с многомиллиардным капиталом де-юре по сей день значится
артелью инвалидов.
...Однажды мне в руки попали стихи человека, которого я знал
и знаю как одного из самых эрудированных, нетривиально мыслящих и
интеллектуально трезвых российских биологов. Одно из стихотворений
заканчивалось так:
Пускайте носом водопад,
Кладите голову под зад,
На пуп фиксируйте глаза,
Гоните прану...
Не надо только утверждать,
Что в мир несете благодать.
Кто к просветленью? Вам – сюда.
А я – отстану.
К этому мне, пожалуй, добавить нечего. Мне небезразлична
судьба биосферы и глубоко симпатичны люди, пытающиеся что-то сделать. Но по
отношению к идеям детехнологизации и декоммерциализации я, видимо, сам
генетически чужероден.
Борис Жуков, редактор отдела науки журнала «Русский Newsweek»
Опубликовано на сайте Terra Incognita, 25.01.05
Статья номинирована на
Всероссийский конкурс «Экология России».
